Если человек не проработан психотехнически, то велика вероятность, что его потуги на пневмо-практику обернутся всего лишь психологической компенсацией.

О Мастерской

Мы помогаем их решать. Но это — только начало. Люди хотят научиться лучше обходиться со своей жизнью — организовать свое время, научиться предъявлять себя другим, понимать других, — в этом мы тоже можем помочь. И это тоже — только начало.

Продолжение может состоять в том, чтобы не только нам стало лучше, но чтобы мы сами стали лучше.

Из винтиков социальной системы (тайком, про себя перебирающих свои нехитрые тайны), мы можем стать личностями, гармонично сочетающими внешнюю и внутреннюю жизнь, реализующими себя в мире и обладающими миром в себе.

Формы нашей работы можно условно распределить по трем «китам». Одним из них является индивидуальная работа с участниками мастерской как с клиентами. Этот «кит» имеет две разновидности: индивидуальная сессия и «горячий стул» на группе.

Работу с клиентом в «горячем стуле» на группе (в том виде, в каком я ее знаю и использую) интенсивно практиковал Фриц Перлз, и я до сих пор считаю, что работа в качестве клиента в «горячем стуле» и присутствие при такой работе — основная форма как обучения, так и Работы.

Вместе с тем, она не заменяет индивидуальной сессии. То, что происходит между терапевтом и клиентом тет-а-тет, — это все-таки не совсем то, что может произойти на группе. На группе почти всегда больше ответственности за работу, больше энергии, поэтому нередко появляются значительные инсайты, и т.д. Однако, работая на группе, терапевт обязательно должен иметь в виду не только то, что нужно клиенту, но и общие запросы и задачи группы. В разговоре тет-а-тет больше интимности, больше подробностей, больше доверительности, больше возможности двигаться в своем индивидуальном темпе.

Так что сочетание работы на группе и индивидуальных сессий представляется мне крайне желательным. Хотя, конечно, возможны исключения.

Началось все в начале 90-х и складывалось из двух потоков. Тогда я распространял в ксероксе свои переводы по психологии и психотерапии, и за ними ко мне в Лабораторию музыкальной акустики в консерватории на ул. Герцена, где я в то время работал, приходила масса всяких людей: с психфака Московского университета, из Питера, из Минска, и т.д. Собирались эти люди у меня в комнате, я поил их чаем, разговаривали про психологию и психотерапию, про перспективы, — сложилась такая тусовка. Это — одна линия. А вторая — группы по гештальттерапии, которые я начал вести, работая на хоздоговоре у Ф.Василюка. Эти группы сначала проходили в Институте психологии на ВДНХ, но постепенно они перекочевали в мою комнату в консерватории. И вот из этих двух потоков постепенно создался какой-то круг людей, заинтересованных в определенного рода работе.

Прежде всего я в Мастерской работаю Папушем. Это для меня, в терминах известной притчи, и таскание камней, и зарабатывание денег, и участие в постройке Домского собора. Нельзя же строить Домский собор, не таская камни и не зарабатывая денег. Таскание камней для меня на сегодняшний день — это индивидуальная и групповая психотерапия и, —  менее ощутимое как «камни»,  — просто пребывание в качестве этого самого Папуша, которому в случае чего можно позвонить, к которому в случае чего можно прийти посоветоваться. То есть в общем это должность главного психотерапевта Мастерской.

Я родился в Москве, в Сокольниках, 17 октября 1942 г. (около 17 часов, точнее неизвестно, но асцендент, безусловно, — Рыбы, пять планет во «включенных»  Весах в Седьмом доме).

Когда мне было около 3х лет, родители переехали в Вену, где отец после войны работал переводчиком в комендатуре. Помню акации, Дунай, Пратер (это нечто вроде ПКиО, больше всего мне запомнился детский паровозик, который возил нас вдоль Дуная), белок на могиле Бетховена, часы-кукушку в булочной за углом отеля, где мы жили. Вернулись в Москву в 1948 году. Потом я учился в 1-ой английской школе — заведении весьма «продвинутом» (кроме хорошо поставленного обучения языку преподавалась, например, английская литература, начиная с Песни о Беовульфе) и, как я теперь понимаю, по тем временам весьма демократичном. Хорошо была поставлена математика, которой я увлекался (да и отец у меня был математиком). Кроме того, я учился в музыкальной школе, что наложило свою лапу на большой кусок моей жизни. Мне захотелось стать пианистом, и я упорно поступал (в течение трех лет подряд) в музыкальное училище. В конце концов пианиста из меня не вышло, в институт я поступал уже как музыковед (и закончил его — Гнесинку — в 1969 году).