1.
То, о чем сегодня пойдет речь, в общем нам известно, но если действительно принять это всерьез и исходить из этого при построении общей психологии и психотерапевтической теории, то получится достаточно сложная и нетривиальная картина.
Будучи последователями Гурджиева, (во всяком случае, в теории) мы знаем, что люди функционируют в двух разных режимах: в сознании и без сознания (лучше сказать — сознавания, awareness). На прошлой лекции я говорил, что по-ведение (в таком значении я пишу это слово через черточку, в отличие от бихевиористского «поведения») человека, когда он в сознании, может описываться триадой: (1) воля, (2) понимание и (3) нижний этаж функционирования, соответствующий тому, что функционирует, когда сознание отсутствует. Можно условно считать, что это третье — хорошо дрессированная домашняя зверушка, к которой — когда появляется сознание — прикладывается воля в соответствии с пониманием. В этом, описываемом триадой, режиме человек ответственно ведет себя, то есть осуществляет ответственное по-ведение, как-то понимая свою ситуацию в определенном контексте и прикладывая к этому волю, чтобы управлять своим по-ведением в соответствии с пониманием.
Те, кто принял Успенского всерьез и какое-то достаточное время осуществлял соответствующее самонаблюдение, согласятся, что это бывает достаточно редко, чаще человек не ведет себя сознательно и ответственно, а «ведется», то есть с ним что-то происходит. При этом его поведение (которое уже не является по-ведением) остается человеческим, то есть социально приемлемым, — в меру того, как он это себе представляет. Однако же никаких специальных волевых усилий и никакого собственного понимания он тут не имеет и не прикладывает. Каждый, кто готов немножко за собой понаблюдать, согласится, что люди действительно живут в одном из этих двух режимов, причем режим отсутствия ответственного управляемого по-ведения случается чаще.
Жизнь, в которой все случается, то есть в которой отсутствуют понимание и воля, может происходить на довольно высоких ступенях социальной лестницы. Для того, чтобы функционировать в качестве министра, не нужно самосознания. Не является оно необходимым ни для ученых, ни для политиков, ни для дворников, — все это вполне осуществимо на уровне очень хорошо обученной «человеческой зверушки». Сложнее с выдающимися представителями искусства, потому что то, что мы обычно понимаем под настоящим актерским (и прочим художественным) мастерством, как раз подразумевает в момент художественного творчества артистическое присутствие.
Повторю: для человека, знакомого с учением Гурджиева (и некоторыми другими эзотерическими учениями), и давшего себе труд понаблюдать за собой и за другими, это тривиально. Однако если эту тривиальность теперь применить, во-первых, к психологическим представлениям и теориям, а во-вторых — к тому, как люди сознают себя и других, то мы увидим там просто удивительную путаницу. То есть большинство даже относительно серьезных психологических теорий путаются между этими двумя представлениями о человеке, и из этого вытекает огромное количество их проблем. Например, проблема свободы воли, — есть такая психологическая, философская, социологическая проблема. Но если иметь в виду то, что мы знаем, то проблемы никакой не окажется, потому что свобода воли бывает, когда бывает, то есть когда человек находится в сознании (если он умеет это делать и умеет этим пользоваться), а когда ее нет, то ее нет. Это как хвост у ослика Иа-иа: он либо есть, либо его нет.
Еще одним примером может быть психоанализ. С одной стороны, стремясь к «научному» мышлению, Фрейд и его последователи изо всех сил стараются представить человеческое поведение таким образом, будто с человеком все происходит, в «естественном», так сказать, ключе. У Фрейда есть намного предвосхитившие свое время схемы управления, включающие Эго и Супер-Эго, и все происходящее он стремится описать как нечто происходящее с человеком и в человеке. И, однако же, психоанализ не был бы психотерапией, если бы ограничился этим и не предполагал, что сам по себе человек может с этим что-то с этим делать, то есть обладает некоторой свободой. Есть интересные воспоминания какой-то группы людей, которые пришли к Гурджиеву из психоанализа как раз потому, что им не хватало там специальной работы над «способностью делать».
Давайте назовем тип представления о человеке, его жизни и поведении, когда с ним все происходит, натуралистическим. Тогда представление о том, что человек сам что-то может, оказывается не-натуралистическим. Можно назвать его, имея в виду нашу триаду, «понимающе-волевым».
2.
С концепциями-то ладно: в конце концов, много ли нам дела до психологических концепций? Интереснее получается с отношением людей друг к другу. Оказывается, что какую-то часть нашей и окружающих нас людей жизни мы осознаем в «натуральной» парадигме, то есть имеем в виду, что с нами и с другими людьми что-то происходит: «мне на ум пришла мысль», или «я забыл», то есть не нарочно забыл, а «так вышло». Но какую-то другую часть, — причем в самом-самом обыденном сознании, в обыденном отношении людей друг к другу, в представлении об их жизни и поведении, — мы осознаем в рамках не-натуралистической парадигмы, в терминах ответственности. Человек ведь не может отвечать за то, что с ним «по естественным законам» происходит, а при этом люди регулярно обижаются друг на друга, а некоторые еще и чувствуют себя виноватыми. И это может иметь хоть какой-нибудь смысл только в рамках не-натуральных представлений, только в рамках парадигмы, предполагающей ответственно-понимающе-волевое поведение.
Например, многие из вас обижены за что-то на своих родителей, многие обижаются друг на друга, имея в виду, что «причинитель» какой-то неприятности (или «не-причинитель» какого-то блага) должен отвечать за свое поведение, потому что вел себя каким-то образом, якобы что-то понимая, якобы прикладывая к этому какую-то волю. И если этот «причинитель» нас обидел, то это, соответственно, его зло-волие, он нам зло-дей, он «произ-вольно» нам что-то причинил (или не причинил какое-то благо, на которое мы считаем, что имели право рассчитывать).
Огромное количество межчеловеческих установок, отношений… — тут нужно ввести термин «атитьюд» (от английского «attitude») — «установленное отношение» к другому человеку, — так вот, огромное количество атитьюдов построено на предположении, что люди могли бы, если бы захотели, вести себя иначе, чем они вели и ведут себя, и если они нам что-то сделали, что нам не нравится, то они зло-деятели, зло-деи. А между тем, если подумать и понаблюдать это все, мы увидим, что большую часть своей жизни, люди, — особенно обычные люди, не осведомленные о том, о чем я сейчас вам говорю, — проводят в полной бессознанке. Так что считать, что кто-то кому-то что-то причинил — совершенно бессмысленно.
Вот я сейчас вам это говорю, и даже надеюсь, что некоторые из вас что-то из этого понимают, или хотя бы наматывают на ус как знание (в следующей лекции мы будем говорить об этой разнице), однако сменить собственную установку по этому поводу — невероятно сложно. То есть трудно понимать, что, в общем-то, в большинстве случаев люди не делают нам ни зла, ни добра, а просто, как это говорится у Гурджиева, — «все происходит». Больше того, мы, как правило, не делаем людям ни зла, ни добра, а просто все происходит. Бывают моменты, когда действительно человек выбирает нечто в соответствии со своим пониманием, и применяет волю. И бывает, что выбирает он не то, что нам бы хотелось, чтобы он или она выбрали. Но такое бывает редко, гораздо реже, чем мы думаем.
Так вот, если это понять, наши отношения к людям, вся система наших атитьюдов довольно сильно меняется, и это, в общем, меняет жизнь. Это меняет жизнь настолько, что можно вспомнить известную суфийскую притчу о том, как человека предупредили, что в округе отравят всю воду, и все сойдут с ума. Предупрежденный запасся чистой водой, он имел возможность сделать большие запасы, ему хватило бы надолго. И действительно, все в округе сошли с ума, а он стался один трезво-здраво-мыслящим. Но он выдержал (по разным вариантам изложения) от пяти до десяти дней, а потом пошел и напился воды из общего колодца, поскольку вынести одиночество своего понимания оказывается невозможно.
Итак, если отнестись к этим, — повторю, тривиальным и очевидным, — представлениям серьезно, то придется значительно переосмыслить все наши обыденные представления о жизни. А для тех, кто занимается психологией, все психологические представления тоже в значительной степени следует переосмыслить. Весь корпус психологических представлений может быть переосмыслен таким образом, что одна часть отойдет к зверушке, другая часть отойдет к человеку. Человеческое по-ведение и основанная на этом человеческая жизнь имеют место и осуществляются тогда, когда они имеют место и осуществляются, — то есть, когда человек в сознании, осуществляет понимание и располагает свободной волей. Во все остальное время имеет место поведение не через черточку, а в одно слово, с отсылкой к этологическим или к бихевиористским концепциям, то есть поведение одомашненной и дрессированной человеческой зверушки.
Очень интересно и поучительно в этой связи читать более или менее внятную и корректную литературу о дрессировке собак. Например, есть замечательный вузовский учебник «Теоретические основы дрессировки», где, скажем, разводятся понятия воспитания (собаки) и дрессировки (собаки), очень научно это фундировано. Так вот, это все про нас.
3.
По отношению к собственной зверушке человек может «включаться» в двух режимах. Один — это управление поведением зверушки (то есть осуществление по-ведения) в реальном времени, то есть ситуативное присутствие и ситуативное по-ведение, проживание ситуаций человеческим образом. Второй — когда человек занимается дрессировкой (и воспитанием) своей «зверушки».
Конечно, по большей части эта дрессировка, обучение и воспитание осуществляются неосознанно, транслируются от одних спящих людей к другим, но человек, — в те моменты, когда он человек, — может осознанно включиться в исполнение этой задачи. То есть поставить сознательно задачи воспитания и перевоспитания, обучения и переобучения и дрессировки и запустить их выполнение. Ну и в какие-то поворотные, решающие моменты включаться.
На знакомой мне действительности, на фортепианном искусстве я вижу это очень ясно. Пианисты высшего класса обучаются именно таким образом, то есть великие учителя великим ученикам передают традиции присутствия. Рассказывают историю, как один из великих, минут пять послушав начинающего ученика, остановил его вопросом: «Вы уже начали?» Ученику пришлось остановиться и начать заново — причем действительно начать, то есть присутствовать в том, что он играл.
Более того, в артистической сфере передаются традиции и навыки экспрессии, выражения своего присутствия: люди, в смысле «не-зверушки», обмениваются выразительными знаками, давая друг другу понять и почувствовать, что-де «я здесь есть». Хороший художественный анализ в самых разных сферах умеет найти эти знаки. Скажем, типичный шопеновский прием: повторы не повторяются буквально, а варьируются таким образом, что как бы имеет место отсылка к тому, «как оно было», «я помню, что это я уже говорил, а теперь, в новой ситуации, я это напомню и скажу еще вот так».
4.
Зверушка, как мы понимаем, существует на очень разных уровнях, от «организменного» (если позволить себе такой неологизм), где осуществляется, например, пищевое поведение, работают циркадианные ритмы и т.п., и до самых высоких уровней организации, до какого-нибудь топ-менеджмента или высокой науки. Там есть и собственно биологические уровни, так или иначе модифицированные, и собственно социальные, и даже личностно-психологические. Основная методологическая проблема в отношении этого различия уровней касается того, как высшие уровни преобразуют низшие, и, наоборот, что происходит, когда ситуация оказывается стрессогенной, и недостаточно устойчивые высшие уровни уступают место организации поведения более низким. Надо сказать, что эту тему очень хорошо понял и описывал уже Выготский, соответствующие схемы у него есть.
Среда обитания человеческой зверушки может быть описана тремя уровнями, это социальная среда, где есть «люди» в смысле хайдеггеровского «das Man». «Люди» ведут себя определенным образом, «люди» ходят на работу, получают зарплату, «люди» за деньги покупают в магазинах «купилочки», как в одном детском стишке. Это все социальная среда и социальное поведение зверушки. В этой среде бытуют разного рода установки, полезно иметь в виду, что большинство из них внедрены и нам вменены, то есть какими-то инстанциями сознательно продуманы и запущены. А эти самые зверушки думают, что это их убеждения и цели. Например, есть такая определенно и четко внедренная установка на движение вверх по социальной лестнице, будь то по лестнице власти, по лестнице денег, по лестнице известности, и так далее. Самой по себе зверушке, в общем, это не нужно, но социальная действительность организована таким образом, что она (зверушка) считает, что якобы ей это надо. Ну и так далее.
Затем наиболее нас с вами как психотехников интересующая межличностная среда — т.е. личные отношения людей к людям. Про это я дальше еще немножко поговорю. И, наконец, так называемая «природная среда» — моря и реки, леса и горы, звезды и прочее. На природную среду мы реагируем, например, разными биоритмами: циркадианным — смена дня и ночи и более детальные уровни – годичным и так далее.
Вот три основных типа или уровня среды — социальная, межличностная и природная, в которых живет человеческая зверушка.
Остановимся на межличностной среде. Важнейшим понятием, описывающим межличностную среду для человеческой зверушки, является понятие «атитьюда». Атитьюд — это предустановка, готовность человека определенным образом относиться к другим людям в его окружении.
Атитьюд образуется, прежде всего, на основании предустановок по отношению к «месту», на которое могут попадать различные индивиды из окружения человека. Каждый может заметить, что у него/у нее есть набор таких «мест»: места для родственников, в частности для родителей, места для друзей, приятелей, знакомых, сослуживцев и т.д. Вообще-то список не велик, и если четко отделять социальную среду от межличностной, то нетрудно заметить, что межличностная среда, в общем, достаточно жестко ограничена, «мест» для межличностных отношений у нас не так много. И это соответствует нашей этологической наследственности, потому что человек — животное по происхождению не стадное, а стайное. И стаи, в которых выковывались люди, не велики, то есть это не огромные стада каких-нибудь бизонов, а это небольшие стаи, в которых все всех знают. Так что социальная среда для нас нечто совершенно другое, чем межличностная. Нетрудно увидеть, насколько на социальном уровне люди относятся к людям совершенно не по-человечески. К примеру, такая яркая выразительная сцена захода в вагон метро, когда там достаточно наполнено. Довольно-таки часто имеет место паттерн организации места, возможности пройти для своих, например, для своей дамы. Вот некий «блаародный» мужчина организует возможность войти для своей дамы, или, скажем, для своего ребенка, при этом прочие люди, которым тоже надо войти в эту дверь, воспринимаются как фон, который мешает войти «моей женщине», или «моему ребенку».
Итак, у человека есть набор «мест» для межличностных отношений. В частности, концепция Боуэна основана на четком представлении о том, что семья создает набор таких мест, с довольно жестко установленными отношениями. Сестра — это то-то и то-то, она должна быть такой-то, мать — это то-то и то-то, к ней надо относиться так-то и так-то. Это — один источник атитьюдов, а второй источник — это «наполнение» места, то есть то, каким образом человек, который оказывается для нас на этом месте, соответствует или не соответствует тем характеристикам, которые у нас для этого места заданы, каким образом человек выполняет предназначенную ему нами роль. Скажем, сестра, которая должна быть любимой, может оказаться противной, склочной, стервозной и т.д. Мама, которая должна была бы меня любить и беречь, может оказаться Грызлой. Из этого сочетания и складывается атитьюд, — то есть то, как я отношусь к этому человеку, за что я его держу. А конкретное поведение человека в какой-то момент воспринимается уже сквозь призму этого атитьюда.
Сложившийся атитьюд может сильно влиять на то, как человек относится к новым людям, которые появляются в его окружении. Это так называемый (в психоанализе) «перенос» или «трансфер». Скажем, сложившийся атитьюд по отношению к матери может переноситься на жену и даже, как ни странно, на мужа, и т.п.
Теперь еще одно понятие, тоже образованное из английского слова вслед за термином из американской социальной психологии: «филинг» — от английского «feeling». Этот странный американизм используется для того, чтобы передать определенный оттенок психологического смысла. «Филинги» — это не то, что эмоции, и не то, что чувства в русской как психологической, так и обыденной терминологии. Филинги — это те эмоции и чувства, которые возникают при актуализации атитьюда в конкретной ситуации. Эти эмоции и чувства с одной стороны определяются атитьюдом, то есть тем, чего человек ждет от другого человека в своем межличностном окружении («Приду домой — там ты сидишь»), а, с другой стороны, в зависимости от меняющихся ситуаций филинги могут оказаться очень разными. Скажем, если к работающему мужику на работу заходит жена, его чувство может быть не похоже на то, что он почувствовал бы, придя домой и увидев ее дома. А если он пошел с ней в театр и встретил знакомых, который начали делать ей комплименты — это еще иные чувства. Но все эти филинги так или иначе опираются на тот атитьюд, который он имеет по отношению к жене. Если, допустим, он считает ее красавицей и городится ею, то комплименты будут вызывать у него один ряд чувств, а если он считает ее дурнушкой и стесняется ее — то другой. Еще раз, филингами мы называем эмоции и чувства, которые возникают при актуализации атитьюда в некоторой конкретной ситуации.
5.
Последнее, что я сегодня скажу о человеческой зверушке, — это ее удивительная способность жить не только в актуальности, но еще и в «виртуале»: она может вспоминать прошлое, предчувствовать (и как бы «пред-проживать») будущее, вообще фантазировать, то есть придумывать «у-топию» (несуществующее место) и жить, то есть переживать свое пребывание в этой утопии. Можно даже сказать, что человеческая зверушка живет в виртуальной ситуации гораздо больше и чаще, чем в так называемой «реальности», если вообще в эту «реальность» когда-нибудь попадает, кроме случаев, когда грабли ударяют по лбу. Это то, что называют внутренним диалогом, фантазией, это книжки, которые мы читаем, фильмы, которые мы смотрим и пр. Странной смесью определенной виртуальности и предполагаемой «реальности» в наше время оказывается интернет-общение.
Соответственно, если мы хотим описывать образ жизни этой человеческой зверушки, нам нужно иметь в виду не только ее актуальную жизнь, но и ее виртуальную жизнь: о чем человек думает, о чем он мечтает, где он находится значительную часть своего времени, в каких мирах он/она пребывает.
Вот кое-что о жизни человеческой «зверушки». В заключение напомню, что когда появляется «собственно человек», то его поведение и — шире — жизнь может быть описана триадой: (1) внизу — «зверушка», неотъемлемая часть нашей жизни, так что никакая попытка сделать вид, что это-де «не я», а я хотел бы быть чем-то иным неуместна, (2) затем — воля, и затем — (3) то, что хочется называть пониманием: пониманием конкретной ситуации, пониманием жизни, пониманием мира, включая некоторую иерархическую систему фреймов, включающую данную ситуацию в объемлющие структуры разного рода.
Забегая, вперед, к следующим лекциям, скажу, что человеческая зверушка, обладает — в отличие от понимания — определенного рода знанием. Начиная с простых позвоночных, животные имеют некоторую картину, карту ситуации и мира, в соответствии с которыми они себя ведут. Человеческая зверушка имеет очень развернутые картины и карты, имеет ценности в смысле закона, в котором прописано чего нельзя, что нужно и что можно. Эти три аспекта закона — «нельзя», «нужно» и «можно» — определяют систему поведения человеческой зверушки. Однако же собственно человеческое понимание складывается довольно поздно, — у тех, у кого складывается, потому что существует масса людей, у которых это вообще не складывается. Понимание человека чем-то принципиально отличается от понимания зверушки. У зверушки есть картина мира, есть закон, есть понимание слов, умение соединять их правильным, нормативным в данной культуре образом, — все это есть. Зверушка может быть даже плохим поэтом, имитируя машину Тьюринга. Но у «собственно человека» может быть какое-то совершенно другого рода понимание. Примеры можно посмотреть, скажем, в книжке Идриса Шаха «Суфии», там есть глава, которая называется «Тонкости муллы Насреддина», она как раз про сущность становления и развития специфически человеческого понимания. Так вот еще раз, понимание человека принципиально отличается от относящейся к области знания картины действительности человеческой зверушки, и «собственно человек» может вести себя не так, как функционирующая зверушка. Например, увидев Волшебного оленя (которого может увидеть только человек, а зверушка его увидеть, то есть опознать в нем Волшебного оленя, не может), человек может повести себя, как мы знаем, нетривиально. А зверушка отличается тем, что ведет себя тривиально.
По отношению к своим зверушкам, как мы видели, мы обладаем двумя возможностями: (1) управлять своей зверушкой в актуальности, что возможно в меру наличия и силы воли, и что осуществляется в соответствии с пониманием как частной ситуации, так и вообще жизни, и (2) обучать, дрессировать, тренировать свою зверушку, чтобы при необходимости ей были доступны те действия, которые воля и понимание сочтут необходимыми в определенной ситуации.
Дальше мы будем продолжать исследовать человеческую зверушку, то есть переосмысливать разнообразные психологические представления, в том числе бытующие у нас в мастерской, под лозунгом этого различия, разделяя то, что относится к зверушке, и то, что относится к человеку.